Целительный яд Клиффорд Саймак Жители США в последнее время начинают заболевать странной болезнью. Симптомы на первый взгляд незаметны и не столь существенны: постоянная усталость, ненасытность, раздражительность. Сможет ли простой врач из провинциального городка найти ответ на вопрос, что стало причиной такой «эпидемии»? Клиффорд Саймак Целительный яд 1 Роберт Эббот был известным человеком, поэтому доктор Артур Бентон выкроил для него два часа в самый разгар своего привычно напряженного дня. Когда десять дней назад Эббот позвонил, он очень настойчиво утверждал, что дело крайне важное. Назначенный час приближался, и Бентон, поглядывая на часы и пытаясь выпроводить Эбби Клосон, которая рассматривала визит к врачу как выход в свет, в который раз задумался, что за важное дело могло привести Эббота в их крошечный городишко в Пенсильвании. Эббот писал книги на медицинские темы, и на его счету уже было два бестселлера: один про рак, другой про модные диеты. Врачи, с которыми он консультировался, все как на подбор были известными светилами, выдающимися медицинскими исследователями или маститыми специалистами, а он, подумал Бентон с уколом белой зависти, не выдающийся и не маститый. Он всего лишь замшелый провинциальный доктор: пилюли выписать, мазь выдать, сломанные руки-ноги в шину сложить, рану перебинтовать, младенца принять — и за всю свою жизнь не написал ни одной ученой статьи, не руководил ни одной исследовательской программой, не участвовал ни в одном медицинском изыскании. За более чем тридцать лет свой практики он не совершил ни единого достижения и не произнес ни единого слова, которое могло бы представлять хотя бы малейший интерес для такого человека, как Роберт Эббот. С того самого телефонного звонка он не переставал ломать голову, с чего это вдруг Эбботу понадобилось встречаться с ним, а за последние несколько дней даже изобрел замысловатую теорию, что существуют два доктора Артура Бентона, и Эббот спутал его с однофамильцем. Эта идея настолько запала ему в голову, что он даже просмотрел весь реестр практикующих врачей в поисках другого Артура Бентона. Такого не обнаружилось, но он никак не мог отделаться от этой мысли, потому что только такое объяснение казалось ему единственно возможным. Он был рад тому, что время встречи наконец подошло, поскольку как только он узнает, из-за чего весь сыр-бор — если Эбботу и впрямь окажется нужен именно он — то перестанет наконец ломать себе голову и вернется к нормальной работе. Беспокойство и томительное неведение мешали делу — как в том случае с Тедом Брауном, у которого, казалось, были налицо все симптомы диабета, но потом выяснилось, что это никакой не диабет. Вышло чертовски неудобно, несмотря даже на то, что Тед, старый верный друг, повел себя очень великодушно. Возможно, он просто слишком обрадовался, что у него нет диабета. В этом-то вся и беда, сказал он себе, сидя за столом и лишь краем уха слушая прощальную болтовню Эбби: все его пациенты — старые и верные друзья. Он не мог оставаться беспристрастным и сочувствовал каждому из них. Они приходили к нему, смертельно больные, и смотрели на него доверчивыми глазами, потому что в глубине души твердо знали, что старый добрый док поможет им. А когда он не мог им помочь, когда никто на всем белом свете не мог им помочь, они умирали, прощая его со все той же верой в глазах. В этом и заключался весь кошмар семейной практики, весь ужас положения врача в маленьком городке: в доверии людей, на которое он по большому счету не имел никакого права. — Я еще приду, доктор, — сказала Эбби. — Я хожу к вам уже много лет, и вы каждый раз ставите меня на ноги. Я всегда говорю подругам, что мне очень повезло с врачом. — Это очень любезно с вашей стороны. Если бы все его пациенты были как Эбби, все было бы не так плохо. Потому что уж ей-то было грех жаловаться. Эта крепкая старушенция грозила пережить его самого. Единственной неполадкой в ее организме была склонность к секреции огромного количества ушного воска, из-за чего время от времени приходилось делать промывания. Но несомненный факт отменного здоровья ни в малейшей степени не препятствовал возникновению воображаемых недугов, которые регулярно приводили ее к нему на прием. Поднявшись, чтобы проводить почтенную даму до двери, Бентон задумался о цели ее частых визитов и, кажется, понял: они дают Эбби пищу для разговоров с подругами за карточным столиком или с соседками через изгородь на заднем дворе. — Ну, берегите себя, — напутствовал он пациентку, подпустив в голос профессиональной озабоченности, для которой не было ровным счетом никаких оснований. — Непременно, — прощебетала она своим похожим на птичий старушечьим голоском. — Если появятся какие-нибудь жалобы, я быстренько прибегу к вам. — Доктор, — сказала сестра Эми, поспешно выпроваживая Эбби к выходу, — мистер Эббот ждет вас. — Пожалуйста, проводите его в мой кабинет, — попросил Бентон. Эббот оказался моложе, чем представлялось Бентону, и отнюдь не красавцем. На самом деле он был довольно уродлив — поэтому, видимо, на суперобложках его книг никогда не помещали фотографию автора. — Я с нетерпением ждал нашей встречи, — сказал Бентон, — и, признаюсь вам откровенно, все это время недоумевал, что привело вас сюда. Уверен, у вас нет недостатка в консультантах. — Но среди них не часто встретишь такого, как доктор Артур Бентон, — возразил Эббот. — Вы ведь не можете не понимать, что принадлежите к исчезающему виду. В наше время не многие медицинские работники готовы похоронить себя в таком захолустье. — Я никогда об этом не жалел, — искренне признался Бентон. — Ко мне здесь прекрасно относятся. Он не стал возвращаться за стол и, жестом указав Эбботу на один стул, отодвинул от стены другой, для себя. — Когда я звонил вам, — сказал Эббот, — то не мог всего объяснить. О таких вещах надо говорить лично. В телефонном разговоре то, о чем я собираюсь вам рассказать, показалось бы полной бессмыслицей. А мне крайне необходимо, чтобы вы поняли, что я имею в виду, потому что я собираюсь просить вас о содействии. — Если в моих силах вам помочь, я готов. — Я приехал сюда по нескольким причинам, — пояснил Эббот. — Вы ведете семейную практику и работаете с широким кругом населения. Вам приходится иметь дело с самыми различными заболеваниями и увечьями — в отличие от специалистов, которые занимаются только определенными случаями и, как правило, предпочитают тех пациентов, кому по карману оплачивать их услуги. Кроме того, в прошлом вы были эпидемиологом. Ну и география тоже сыграла свою роль. Бентон улыбнулся. — А вы неплохо изучили мою подноготную. В молодости я действительно несколько лет работал эпидемиологом в общественном здравоохранении. Но потом пришел к выводу, что эта область слишком уж теоретическая. Мне хотелось работать с людьми. — Что ж, в таком случае вряд ли можно было сделать более верный выбор, — сказал Эббот. — А что там с географией? — спросил Бентон. — При чем здесь география? — Я пытаюсь исследовать эпидемию, — ответил Эббот. — Здесь могут быть задействованы многие факторы. — Вы шутите. Ни здесь, ни в каком-либо другом известном мне месте нет эпидемии. Даже в Индии и других слаборазвитых странах. Голод, да, но… — Я только что перелопатил горы статистики, — возразил Эббот, — и могу вас заверить, что эпидемия есть. Скрытая эпидемия. Вы сами с ней сталкивались. Я более чем уверен. Но она нарастает так постепенно и буднично, что вы просто не обратили на нее никакого внимания. Масса мелочей, которые остаются незамеченными. Больше людей, которые набирают вес — в некоторых случаях очень быстро. Этим, кстати, может объясняться появление некоторых модных диет, которые возникают как грибы после дождя. Колебания уровня сахара в крови… — Погодите, — сказал Бентон. — Только на прошлой неделе у меня был пациент со всеми симптомами диабета. Эббот кивнул. — Это только часть проблемы, о которой идет речь. Если вы пороетесь в своих записях, то, скорее всего, найдете сходные случаи, хотя, возможно, не настолько тяжелые, чтобы подозревать диабет. Но вы найдете менее заметные симптомы. Я скажу вам, что вы обнаружите. Все возрастающее количество жалоб на слабость, раздражительность, туман перед глазами. Увеличение числа случаев ожирения. Множество жалоб на боли в мышцах. Люди ощущают недомогание — ничего особенного, никаких определенных жалоб, просто недомогание. Вялость, общее утомление, потеря интереса к жизни. Полвека назад вы выписали бы что-нибудь тонизирующее или серу с патокой для очистки крови — кажется, сейчас это называют разжижением крови. — Ну, не знаю… такие симптомы встречаются нередко. Но чтобы эпидемия? — Если бы вы видели ту же статистику, что и я, то согласились бы, что это эпидемия, — настаивал Эббот. — То же самое происходит по всей стране, возможно, по всему миру. — Ладно, даже если допустить, что вы правы — а я в этом сильно сомневаюсь — мне все равно не ясно, зачем вы сюда приехали. Вы намеревались просить меня о содействии. В чем оно должно заключаться? — В том, чтобы внимательно наблюдать за происходящим и помнить о том, что я вам только что рассказал. Вы не единственный, с кем я встречался. Я разговаривал с множеством других докторов, большинство из которых ведет семейную практику. И просил их ровно о том же, о чем сейчас прошу вас: наблюдать, думать об этом, может быть, собирать какие-то зацепки. — Но почему к нам? Есть же специалисты. — Послушайте, доктор, — сказал Эббот, — многие ли пойдут к специалисту с жалобами на то, что они неважно себя чувствуют, что у них ноют мышцы или на большинство прочих симптомов, о которых мы тут с вами говорили? — Полагаю, не многие. — Вот именно. Зато они со всех ног побегут к старому доброму доку, жаловаться, что им нездоровится, в надежде, что он совершит чудо и они снова будут как новенькие. — А почему бы вам не обратиться в Департамент профилактики в Атланте? — спросил Бентон. — Именно от них я и получил часть своей статистики, — кивнул Эббот. — Кое-кто там согласен, что эпидемия возможна, хотя не думаю, что даже они воспринимают проблему всерьез. Большинство полагает, что я пытаюсь состряпать очередную сенсационную книгу. Едва ли мои книги можно назвать сенсационными, но некоторые врачи так считают. Беда сотрудников департамента в том, что они имеют дело исключительно с цифрами. Тогда как в данном случае нужна полевая работа. Мне необходимы такие люди, как вы, то есть те, кто разбирается в ситуации, постоянно наблюдает пациентов и всегда стремится найти что-то общее в, казалось бы, совершенно несхожих заболеваниях. Разумеется, я не требую от вас уделять этому много времени, поскольку ни у кого из врачей такого профиля его просто нет, но прошу только помнить о моей просьбе. Если вы согласитесь, то через несколько месяцев мне хотелось бы ознакомиться с вашими предварительными выводами. Может быть, тогда, при участии значительного числа семейных врачей, которые сталкиваются с множеством людей, принадлежащих к самым разным социальным слоям, удастся составить какое-то подобие общей картины происходящего. — Полагаю, — заметил Бентон, — ваш выбор обусловлен еще и тем, что в прошлом я занимаемся эпидемиологией. Должен честно признаться, я позабыл большую часть того, что когда-то знал в этой области. — Ну, не исключено, что ваш прежний опыт ничем мне не поможет, но уж точно не повредит. Я в любом случае оказался бы здесь. Возможно, вы помните, что я упомянул географию. География нередко становится эпидемиологическим фактором. Вы живете на просторной, окруженной холмами плодородной равнине. Готов биться об заклад, что в число ваших пациентов входят обитатели как холмистой, так и равнинной местности. — Совершенно верно, — ответил Бентон. — Надеюсь, большинство из тех, кто живет на холмах, считают меня своим семейным врачом, хотя обращаются за помощью не так уж и часто. Или они болеют реже, чем те, кто живет в долине, или же своими силами справляются с болезнями. Некоторые из них, возможно, питают твердое предубеждение против медицины. Полагаю, многие из них пользуются народными средствами, старинными рецептами, которые передают из поколения в поколение. Нет, я ни в коем случае не хочу сказать, что это плохо. Как бы ни неприятно нам было в этом признаваться, кое-какие из народных средств действительно помогают. — Возможно, география не имеет к делу никакого отношения, — сказал Эббот, — но это фактор, который нельзя сбрасывать со счетов, пока мы хорошенько все не рассмотрели. — И все же существует вероятность, что вы ошибаетесь. Возможно, искать просто нечего. Эббот покачал головой. — Не думаю. Доктор, вы присоединитесь ко мне? Возьмете на себя этот дополнительный груз? — Да, конечно, — сказал Бентон. — Я буду иметь в виду то, что вы сказали. Мы с вами встретимся или свяжемся через несколько месяцев, так? — Сейчас я не могу сказать точно, когда именно. Предстоит проделать большую работу. Но обещаю, что непременно свяжусь с вами. Они поговорили еще немного, и Эббот собрался уходить. Бентон вышел проводить гостя до машины и, шагая рядом, думал, что давно уже не встречал человека, который вызвал бы у него столь безотчетное расположение. Имя Эббота за последние несколько лет стало известно всем и каждому, однако в нем не было ни капли той заносчивости, в которую знаменитости так часто рядятся как в плащ. Бентон вдруг осознал, что будет с нетерпением ожидать новой встречи с этим искренним, располагающим к себе человеком. Таким, как он, не поворачивается язык отказать в любой просьбе, даже если их идеи кажутся слегка завиральными. Первой пациенткой Бентона, после того как Эббот ушел, была Хелен Андерсон. Хелен и Херб Андерсоны были его давними пациентами. Кроме того, они вот уже много лет дружили семьями. Херб владел магазином готовой мужской одежды и считался одним из самых успешных коммерсантов в городке. Хелен была председателем Клуба садоводов и цветоводов, а ее розы на протяжении многих лет завоевывали победную голубую ленточку на главной ярмарке штата. Хелен показала Бентону правую руку: костяшки пальцев покраснели и покрылись трещинами. Он провел большим пальцем по тыльной стороне ладони и почувствовал, что кожа очень сухая и шершавая на ощупь. — Похоже на экзему, — вздохнул Бентон и покачал головой. — Попробуем чем-нибудь помазать. — Я работала в саду уже после того, как заметила трещины, — сказала Хелен. — Наверное, не следовало это делать. — Ничего страшного. Как твой садик? — Лучше не бывает. Видел бы ты мой горошек! А еще я пытаюсь вырастить новый сорт томатов. Заходите как-нибудь вечерком с Харриет, посмотрите. Давненько мы не собирались все вчетвером. — Вот что значит быть врачом, — отозвался Бентон. — Думаешь, что у тебя есть свободный вечер, а потом что-нибудь происходит. Никогда не знаешь наверняка. — Ты слишком много работаешь. — Как и все мы, — сказал он. — Ты увлекаешься. То, что ты делаешь, приобретает огромную важность. К примеру, твой сад. — Сад приносит мне огромную пользу, — очень серьезно ответила Хелен. — Ты же знаешь, я не белоручка. Скорее уж, черноручка. Я работаю голыми руками. Мне нравится копаться в земле. Она такая теплая и приятная на ощупь. Живая. На руки, конечно, потом смотреть страшно, но в этом есть что-то настолько первобытное, что я просто не могу удержаться. Херб, естественно, говорит, что я ненормальная. Бентон хмыкнул. — Херб не любитель копаться в земле. — Он подтрунивает надо мной. Ему-то самому ничего не нужно, кроме гольфа. Но я над его увлечением не подшучиваю. Мне кажется, это нечестно. — Ну и как у него успехи? Если не ошибаюсь, в прошлом году он хвалился, что стал играть гораздо лучше. Хелен Андерсон нахмурилась. — В этом году он не слишком много играет. Не то, что раньше. — Наверное, ему не до того. Этот год вообще тяжелый. Инфляция растет, доходы снижаются… — Нет, дело не в этом, — перебила она. — Док, Херб меня беспокоит. Он постоянно жалуется на усталость. Должно быть, он действительно очень устает, если даже в гольф не играет. Все время что-то жует. Характер испортился. Иногда целыми днями только и делает, что ворчит. Я радуюсь, когда он уходит на работу. Я говорила ему, чтобы он заглянул к тебе. — Я бы на твоем месте не волновался, — сказал Бентон. — Может, он просто слишком много работает. Почему бы тебе не уговорить его на пару недель взять отпуск и махнуть куда-нибудь вдвоем? Отдых пойдет ему на пользу. — Это не просто усталость, — возразила она. — Я уверена. Разумеется, он устает, но дело не только в этом. Док, поговорил бы ты с ним, а? — Я не могу навязывать свои услуги. Никому. Ты же знаешь. — Просто как друг… — Я могу сказать, что ты беспокоишься за него. Могу немножко его припугнуть. — Если тебе не трудно, — попросила она. — Нет, конечно, — заверил Бентон. — Только ты, пожалуйста, не мучай себя подозрениями. Скорее всего, ничего страшного у него нет. Он выписал ей рецепт, и она ушла, взяв с него слово в ближайшем будущем навестить их с мужем и взглянуть на сад. Следующим пациентом был Эзра Пайк. Эзра был фермером, который в свои семьдесят все еще управлялся с принадлежавшей ему фермой к югу от города почти без посторонней помощи. И его тоже беспокоила рука. Поперек костяшек зияла ужасная рана. — Пресс для сена сломался, — объяснил он, — ну, я и взялся его чинить. Гаечный ключ соскользнул. — Мы приведем руку в порядок, — пообещал Бентон. — Через день-другой будет как новенькая. Вы у нас нечастый гость, Эзра. И миссис Пайк тоже. Если бы у всех было такое здоровье, я бы умер с голоду. — Сроду ничем серьезным не болели. Ни я, ни жена. И мальчики тоже. У нас вся семья здоровая. — Как мальчики поживают? Сто лет их не видел. — Дэйв нынче в Питсбурге. В банке работает. Инвестициями занимается. Эрни в Огайо, учительствует. В школах сейчас каникулы, так он пока лагерем для мальчиков заведует, в Мичигане. Хорошие у нас парни удались — что один, что другой. — Как урожай? — поинтересовался Бентон. — Да вроде ничего, — пожал плечами Пайк. — Жуки только одолели. Сроду их у нас не было, а теперь вот поди ж ты. ДДТ-то нынче нет. Взяли и запретили. Сказали, он отравляет все вокруг. Может, оно и так, только с ним было куда как легче. Бентон закончил бинтовать раненую кисть. — Ну вот и все, — удовлетворенно кивнул он. — Последите за рукой. Если будет сильно болеть или покраснеет и опухнет, придете ко мне. Пайк шустро вскочил со стула. — Фазаны у нас расплодились, только вас и дожидаются. Как сезон откроют, милости просим. — Непременно, — ответил Бентон. — Вы же знаете, я всегда с удовольствием. Уж и не упомнить, Эзра, сколько я на вашей земле охочусь. — Мы вам всегда рады, — сказал Пайк. — Да что там говорить. Вы и сами знаете. Едва Эзра вышел, как появилась сестра Эми. — Пришла миссис Льюис, — сообщила она. — С ней Дэнни. Кто-то запустил в него камнем. Она рвет и мечет. На голове у Дэнни, который с полным правом заслуживал звания самого несносного ребенка в городе, красовалась здоровая шишка. Камень повредил кожу, и по лицу парня текла кровь, но рентген показал, что трещины в черепе нет. — Ну, погодите, — бушевала его мамаша, — доберусь я до того, кто швырнул этот камень. На этот раз Дэнни ничего не делал, шел себе спокойно по улице… Женщина продолжала возмущаться, но Бентон успокоил ее, и в конце концов посетители ушли. После этого у него в кабинете побывала Мэри Хансен с ее артритом. Бен Линдсей, записанный на осмотр после операции на сердце, Бетти Дэвидсон с больным горлом, Джо Адамс с поврежденной спиной, Дженни Данкен, которая носила двойню и страшно волновалась по этому поводу. Последним, уже под вечер, появился Берт Кертис, страховой агент. — Черт побери, док, — пожаловался он. — Я совершенно выдохся. Конечно, когда устаешь после целого дня работы, это неудивительно, но я чувствую усталость с самого утра. В десять утра я уже как выжатый лимон. — Вы же небось за столом сидите, — пошутил Бентон, — карандаши тяжеленные поднимаете. — Да знаю, знаю. Не сыпьте мне соль на раны. Я никогда в жизни не занимался по-настоящему тяжелой работой. Вряд ли кто-то сочтет продажу полисов каторжным трудом. Но самое смешное, что я чувствую себя так, как будто разгружал вагоны. Все мышцы болят. — И есть, наверное, хочется? — Странно, что вы задали этот вопрос. Я постоянно голодный. Без перерыва набиваю себе брюхо. Только и делаю, что ем. Никогда со мной такого не было. Всегда трех раз в день хватало. — Полагаю, у вас спокойный характер. — Какого дьявола, док? Я пришел к вам с жалобой на постоянную усталость, а вы расспрашиваете меня о моем характере. — Ну так как? Спокойный? — Черта с два. Я совершенно расклеился. Никакого терпения. Любая мелочь выводит меня из себя. Деловые люди так себя не ведут. Продолжай в том же духе — и заработаешь дурную репутацию. Адель говорит, что с каждым днем со мной все труднее и труднее. — А вес как? — Мне кажется, я поправляюсь. — Кертис похлопал себя по брюшку. — Пришлось проделать на ремне еще одну дырку. — Сейчас взвесимся и посмотрим, — сказал Бентон. — Вот как мы с вами поступим: возьмем кое-какие анализы. Самые обычные, ничего дорогого. Можно будет сделать их прямо здесь. — Вы что-то скрываете, док? Со мной что-то не так? Что-то серьезное? Бентон покачал головой. — У меня и в мыслях не было что-либо скрывать. Но я не могу даже строить предположения, пока не увижу результаты анализов: уровень сахара в крови и еще кое-какие показатели. — Вам виднее, док, — сдался Кертис. — Не волнуйтесь так, Берт. Когда человек приходит ко мне и говорит, что постоянно устает, набирает вес и ни с того ни с сего бросается на людей, я должен разобраться. Это моя работа. Таким образом я зарабатываю себе на жизнь и поддерживаю моих пациентов в добром здравии. — Значит, это не опасно? — Скорее всего, ничего серьезного. Какой-нибудь пустяк, с которым можно будет легко справиться, как только мы поймем, в чем суть. А теперь вернемся к анализам. Когда вы сможете прийти? — Вторник устроит? В понедельник я занят. — Вторник подойдет как нельзя лучше, — кивнул Бентон. — А теперь становитесь на весы. Когда Берт ушел, Бентон выглянул в пустую приемную. — Думаю, на сегодня все, — сказал он Эми. — Отправляйтесь-ка вы домой. Вернувшись к себе в кабинет, Бентон сел за стол и принялся заполнять историю болезни Берта Кертиса. Усталость, постоянное чувство голода, увеличение веса, мышечные боли, раздражительность — все симптомы, о которых только сегодня днем говорил Эббот. И еще Херб Андерсен. Судя по тому, что рассказала Хелен, у него все то же самое, что и у Берта. Эти двое и еще Тед Браун. Что за чертовщина? Эббот сказал — «эпидемия». Но неужели три человека на не такой уж маленький город — это уже эпидемия? Однако Бентон отдавал себе отчет в том, что если пороется в историях болезней, то список, вероятно, пополнится. В кабинете было тихо. Эми ушла, и он остался совершенно один. С улицы донесся оглушительный рев несущегося мотоцикла. Небось, молодой Тейлор развлекается, подумал он. Когда-нибудь этот парень свернет себе шею. Его уже дважды приходилось штопать, но если он будет продолжать в том же духе, в один прекрасный день врач ему больше не понадобится. Впрочем, уговаривал себя Бентон, это уже не его забота, вернее, не должно быть его заботой. Но самое ужасное, что он не мог не беспокоиться. Он беспокоился, слишком беспокоился обо всех в этом глупом маленьком городишке. Каким, интересно, загадочным образом человек ухитряется с годами привязаться к целому городу, взвалить все его заботы на свои плечи? Неужто то же самое происходит и с другими стареющими докторами в других маленьких городишках? Бентон сдвинул историю болезни Берта в сторону и положил ручку рядом с ней. Он обвел глазами комнату, переводя взгляд с одного предмета на другой, как будто впервые видел их и пытался запечатлеть в своей памяти. Большинство вещей находились здесь всегда, но он до сих пор не обращал внимания на обстановку, в которой жил и работал долгие годы. Он был слишком занят, слишком занят и озабочен, чтобы замечать детали. Диплом в рамке, с гордостью повешенный на стену много лет назад и уже изрядно засиженный мухами, выцветший и обтрепавшийся ковер на полу (в один прекрасный день, Бог ему свидетель, когда будут деньги, он сменит ковер на новый), обшарпанные весы, придвинутые к стенке, раковина и таз, шкаф, где хранились все образцы, присланные фармацевтическими компаниями для выдачи пациентам (а таких насчитывалось немало), которые не могли позволить себе купить лекарство в аптеке. Не такой кабинет, какой мог быть у врача в большом городе, но такой, какой был у него: кабинет, одновременно служивший и смотровой и процедурной — визитная карточка семейного врача, вечно стесненного в средствах, не решающегося послать счет, который может обременить и без того небогатых пациентов, пытающегося лечить нуждающихся в консультации специалистов, но не имеющих средств, чтобы оплатить их услуги. Он стареет, сказал он себе, пока что он еще не слишком стар, но дело к тому идет. Лицо его покрывают морщины, а в волосах уже пробивается седина. Настанет день, когда придется взять в помощь доктора помоложе, который, надо надеяться, сможет вести его практику, когда он сам вынужден будет удалиться на покой. Но пока он всеми правдами и неправдами увиливал от этого. Ему — он отдавал себе в этом отчет — не хотелось лишаться положения единственного врача в городе, хотя он и понимал, что люди вряд ли примут того, кого он возьмет к себе в помощники. Долго-долго еще они не будут принимать никого, кроме него. Пациенты будут отказываться идти к новому врачу и предпочтут дожидаться старого дока. Пройдут годы, прежде чем он сможет передать преемнику сколько-нибудь заметную долю своих пациентов. У доктора Германа Смита из Спринг-Вэлли есть сын, который оканчивает интернатуру и скоро присоединится к отцу. С течением времени молодой док Смит будет мало-помалу замещать старого дока Смита, пока в конце концов полностью не займет отцовское место, и никаких затруднений не возникнет. Нет, затруднения, разумеется, будут, но незначительные. Вот это, подумал Бентон, идеальный метод преемственности. Но у них с Харриет никогда не было сына — только дочь. Одно время он надеялся, что Эйприл захочет пойти по его стопам. Однако в этом случае тоже не обошлось бы без трудностей: вряд ли в городе благосклонно приняли бы врача-женщину. Трудностей, впрочем, не возникло, поскольку у Эйприл обнаружилась склонность к музыке, и переубедить ее оказалось решительно невозможно. Да он и не пытался. Раз уж ей так хочется заниматься музыкой, пусть занимается музыкой. Сейчас она живет в Вене. Ох уж эти дети, подумал он. Им принадлежит весь мир. Сегодня в Лондоне, завтра в Париже, послезавтра в Вене, потом еще бог знает где — и никто не видит в этом ничего необычного. В годы его молодости поездка за сто миль от дома была приключением. Да, если уж на то пошло, он и сейчас редко удалялся больше чем на сто миль от города. «Я провинциал, — подумал он, — и что в этом дурного? Человек не может объять весь мир. А если попытается, то слишком многое потеряет. Друзей, привычный уголок, теплое чувство причастности…» С тех пор как он приехал в этот городок, с ним произошло много всего хорошего, и он обзавелся милыми маленькими привилегиями. Вроде старого Эзры Пайка с его ежегодными фазанами, которых тот берег для доброго старого дока и еще горстки избранных — и ни для кого больше. Он сидел в своем кабинете и пытался снять шелуху этих лет, вернуться к тому времени, когда он только что приехал сюда, но шелуха лет отказывалась сниматься, и мушиные следы на дипломе никуда не исчезли, и весы были все такими же обшарпанными, а он оставался стареющим доктором, который тащил на своих плечах весь город. Зазвонил телефон, и он снял трубку. Это была Харриет. — Когда тебя ждать домой? — спросила она. — Я приготовила баранью ножку, но если ты не придешь в самое ближайшее время, ее можно будет отправить в помойное ведро. — Уже иду, — пообещал он. 2 Следующий день был суббота, и приемные часы длились с восьми утра до полудня. Но, как это случалось обычно, последний пациент ушел лишь после часа. Как только приемная опустела и Эми отправилась домой, Бентон засел за истории болезней. Он внимательно просматривал их, попутно делая пометки. До вечера он не закончил, поэтому пришел на работу в воскресенье утром. Проглядывая истории болезней за последние десять лет, он выделил определенные тенденции. За это время произошло существенное увеличение количества симптомов, которые описал Эббот. Число пациентов с ожирением стремительно выросло. Он обнаружил куда больше, чем помнил навскидку, случаев, когда высокий уровень сахара в крови, казалось бы, указывал на диабет, но дальнейшее обследование неизменно опровергало предполагаемый диагноз. Бросался в глаза всплеск жалоб на мышечную боль. Все больше пациентов сетовали на общее недомогание без видимых причин. Большинство этих симптомов встречалось у горожан. Среди фермеров указанные симптомы наблюдались лишь у одной семьи, у Барров. Те года три назад переехали сюда откуда-то из Огайо — купили ферму Эбнера Янга, который жил бирюком и в конце концов умер от старости и общей слабости здоровья. И ни единого больного с этими симптомами не было отмечено среди обитателей гор. Возможно, сказал себе Бентон, география все-таки является фактором эпидемии Эббота — если эпидемия имеет место. Но если такие симптомы проявляются у части горожан, почему у другой части их нет? Если фермеры невосприимчивы, что, похоже, так и есть, то что делать с Баррами? Что в них такого особенного? Конечно, они приезжие, но какое это имеет отношение к болезни? И какая магия живет среди холмов, что из всех тамошних жителей ни у одного не обнаружилось этих симптомов? Хотя, одернул он себя, не следует придавать слишком большое значение отсутствию сведений с холмогорья. Тамошние обитатели, закаленное племя, ни за что не опустились бы до обращения к врачу по такому пустячному поводу, как необъяснимая усталость или несколько лишних килограммов. Бентон собрал все свои записи и, порывшись в ящиках стола, нашел там несколько листов миллиметровки. Графики, когда он начертил их, не показали ничего такого, чего он бы уже не знал; но вид у них был очень солидный, и он поймал себя на том, что воображает, как бы они выглядели, отпечатанные на глянцевой бумаге в каком-нибудь авторитетном журнале в качестве иллюстрации к статье, которая могла бы быть озаглавлена как-нибудь вроде «Эпидемиологии мышечного утомления» или «Географии распространения ожирения». Он снова пробежал глазами свои заметки, спрашивая себя, не имеет ли он дело с тем, что вписывается в рамки медицинских констант — с положением, существующим много лет лишь с незначительными колебаниями от года к году. Похоже, это было не так. Десять лет назад симптомов было меньше — или, по крайней мере, не столь много пациентов обращалось к нему с жалобами на них. Но лет семь или восемь назад они начали появляться чаще, и кривые графиков наглядно демонстрировали их резкий рост стечением времени. Эти симптомы, вне всякого сомнения, были недавним феноменом. Если это так, должна быть причина — или даже несколько. Он принялся размышлять над возможными причинами, но те немногочисленные, что пришли ему в голову, были слишком глупыми, чтобы заслуживать серьезного рассмотрения. Бентон взглянул на часы — было начало третьего. Он впустую потратил большую часть дня, и Харриет голову ему оторвет за то, что не пришел домой к обеду. Он со злостью сгреб в кучу записи и диаграммы и сунул их в ящик стола. Он убил на эти изыскания большую часть выходных и теперь умывает руки. Здесь он столкнулся с феноменом, разгадку которого следует искать в исследовательском центре, а не в кабинете провинциального врача. Его задача — заботиться о здоровье пациентов, а не решать мировые проблемы. В конце концов, это затея Эббота, а не его. Собственная злость удивила Бентона. Дело не в бездарно потраченных выходных, в этом он был уверен: он бездарно потратил не одни выходные. Скорее, пожалуй, это была злость на самого себя, на собственную неспособность, понимая проблему, разрешить ее. Это не его забота, твердил он себе. Но теперь он с горечью вынужден был признать, что проблема приобрела для него огромную важность. Все, что как-то затрагивало здоровье и благополучие жителей города, автоматически становилось его заботой. Он сидел за столом, положив перед собой руки ладонями вниз. Это его забота, думал он. Вне всякого сомнения. Но бороться с недугом пока что ему не под силу. У него есть работа, и она имеет первостепенную важность. В свободное время он может размышлять в поисках решения задачи. Быть может, постоянно держа ее в голове, он сможет найти какой-то ответ или, по меньшей мере, приблизиться к нему. Пожалуй, решил он, лучший способ — забыть про нее и дать подсознанию шанс проявить себя. 3 Он старался забыть, но неделя за неделей мысли об эпидемии неотвязно преследовали его. Раз за разом он возвращался к своим заметкам и графикам, чтобы убедиться в реальности картины, которая вырисовывалась на основе его наблюдений. Неужели причиной тому какие-то условия, которые существуют только в этой местности? Он гадал, что предпринимают другие врачи, с которыми Эббот встречался — если, конечно, они вообще что-либо предпринимают, если они хотя бы просмотрели истории болезней своих пациентов. А если они все-таки их просмотрели, что они могли в них обнаружить?.. Он часами листал старые выпуски «Журнала Американской медицинской ассоциации» и другие издания, рылся в пыльных стопках в подвале, где они хранились. Он с легкостью мог не заметить чего-нибудь имеющего отношение к этому вопросу, поскольку до сих пор не слишком добросовестно их штудировал. У человека, говорил он себе, оправдываясь перед самим собой, так мало времени на чтение, а прочитать надо так много, и в медицинском мире такая уйма энтузиастов, которым во что бы то ни стало хочется донести до других свое мнение, что поток статей и докладов не иссякает никогда. Но он так ничего и не нашел. Неужто, удивлялся он, несмотря на все усилия Эббота, он, Бентон, единственный, кому известно о состоянии, которое он стал определять для себя как синдром утомления? Неужели это какая-то болезнь? Нет, скорее всего, нет. Слишком уж избирательно проявление симптомов, чтобы свидетельствовать о заболевании, слишком ограничены их параметры. Скорее всего, это нарушение обмена веществ. Но для того, чтобы нарушился обмен веществ, должна быть какая-то причина. Берт Кертис, как показали анализы, был диабетиком не больше, чем Тед Браун. Уровень сахара в его крови зашкаливал, но диабета у него не было. Хелен насела на мужа, и, когда Херб Андерсон в конце концов появился у него в кабинете, картина оказалась практически идентичной той, что обнаружилась у Берта и Теда. Страховой агент, торговец и старый маляр — что общего, спрашивал он себя, может быть у этих троих? К тому же была еще семья Барров! Барры просто сбивали его с толку. Теперь к этому списку прибавились и другие, не столь вопиющие примеры, многие из которых, однако, демонстрировали часть симптомов синдрома утомления. — Да выброси ты это из головы, — как-то раз за завтраком сказала ему Харриет. — Это снова комплекс доброго старого дока. Всю жизнь ты позволял ему управлять собой, и сейчас опять то же самое. У тебя есть другие дела, ты с утра до вечера на работе. Если бы не объявился вдруг этот Эббот, ты ничего бы и не заметил. Он согласился с женой. — Думаю, так оно и было бы. Да даже если бы и заметил, то не обратил бы особого внимания. Но когда мы с ним разговаривали, он был необычайно логичен. Как я уже, наверное, не раз говорил тебе, медицина не точная наука. В ней уйма такого, что человек не способен понять. Существует множество вопросов, к пониманию которых мы даже не приблизились. — Тебе уже приходилось сталкиваться с такими вопросами, — заметила Харриет чуточку резковато. — И ты всегда говорил — я не раз от тебя это слышала — что в один прекрасный день какой-нибудь исследователь даст на них ответ. Ты не ломал над ними голову днями напролет. Почему же ты сейчас не можешь выкинуть это из головы? — Потому, черт побери, — сказал он ей, — что это происходит здесь, прямо у меня под носом! Потому, что есть Тед, и Херб, и Берт, и еще множество других людей — и с каждым днем их становится все больше и больше. А я ничего не могу с этим поделать. Мне не приходит в голову ничего толкового. Я в полной растерянности. Я связан по рукам и ногам, и мне не нравится это ощущение. — Беда в том, что ты чувствуешь себя виноватым. Пора с этим заканчивать. — Ладно, — сказал он. — Я закончу. Но он не сдержал своего обещания. Он сделал то, что тогда казалось довольно бессмысленным: заглянул в кондитерский магазин «Смешной фермер» и выяснил, что за последние три года продажа сладостей возросла почти на четверть. Он позвонил владельцам двух маленьких заводиков на окраине города и услышал, что количество отпусков по болезни и прогулов за последние несколько месяцев увеличилось на целых десять процентов. В аптеке он поговорил со своим старым другом-фармацевтом, и тот сообщил, что спрос на болеутоляющие, отпускаемые без рецепта, взлетел так, как никогда на его памяти. Тогда он позвонил доктору Герману Смиту из Спринг-Вэлли. — У вас найдется минутка поговорить с конкурентом? — спросил он. Смит фыркнул. — Вы мне не конкурент. Мы же прояснили этот вопрос много лет назад, помните? Вы работаете на своей стороне улицы, я — на своей. Территории поделены и огорожены, и мы заключили джентльменское соглашение не нарушать границ. Но я не открою вам ни одного своего профессионального секрета, если вы звоните за этим. — Нет-нет, вовсе не за этим, — успокоил его Бентон. — В последнее время я сталкиваюсь с кое-какими странностями, и хотел узнать, замечаете ли и вы что-то подобное. Голос Смита посерьезнел. — У вас озабоченный тон, Арт. — Не озабоченный, нет. Озадаченный, вот и все. Он рассказал Смиту обо всем, что бросилось ему в глаза, не упомянув, однако, об Эбботе. — Думаете, это важно? — спросил Смит. — Ничего не могу сказать о важности, но дело очень странное. С виду для этого нет никаких причин, никаких оснований. Мне было бы интересно узнать, происходит это только у нас или… — Если хотите, я могу просмотреть свои записи. — Будьте так добры, — сказал Бентон. — Без проблем. Я свяжусь с вами примерно через неделю. Даже начерчу графики, чтобы сравнить их с вашими. Ну, то есть, если что-нибудь найду. Неделя доктору Смиту не понадобилась. Через четыре дня Бентон получил объемистый конверт. Открыв его, он обнаружил внутри не только графики, но еще и статистические таблицы и ксерокопию листка с заметками. Бентону не нужно было доставать из ящика свои графики: он уже помнил их наизусть. Едва бросив взгляд на разложенные на столе графики Смита, он мгновенно понял, что они практически точь-в-точь совпадают с его собственными. Он тяжело опустился в свое кресло и так крепко вцепился в подлокотники, что заболели пальцы. — Я был прав, — сказал он себе. — Да поможет нам Бог, я был прав! 4 Когда открылся сезон охоты на птиц, Бентон поехал на ферму к Эзре Пайку пострелять фазанов, мысленно положив себе не забыть спросить о Баррах, которые были ближайшими соседями Пайка. Но так и не вспомнил об этом. У Пайка накопилась масса всего, что он хотел показать доктору: загон с поросятами, толстенькими и лоснящимися, которых он откармливал к осенней ярмарке, отборная пшеница с крохотного участка, которую он выращивал ради собственного удовольствия и намеревался затем отвезти в Миллвилль, на старинную водяную мельницу, чтобы ее превратил в муку добродушный полусумасшедший отшельник, никак не желавший понять, что он живет в двадцатом столетии; бочонок с сидром, сделанным Пайком из плодов древней высохшей яблони, единственной на всю округу еще дававшей знаменитые снежные яблоки — Бентону по традиции предоставлялось право снять с него пробу. Надо было побеседовать о политике и о растущих ценах на продукты; о том, сколько бензина тратится впустую из-за оборудования, которое установили на все машины для борьбы с загрязнением воздуха; о последнем, довольно вялом скандале, о котором судачили в округе — в нем были замешаны юнец, которому едва стукнуло двадцать, и вдова, годившаяся парнишке в бабушки. Они подстрелили нескольких фазанов, отведали свежего яблочного пирога, запивая его молоком — и о чем только не говорили, не замечая, как текут часы. Лишь на полпути к дому Бентон вспомнил, что так и не спросил о Баррах. В следующую субботу он отменил утренний прием, положил в багажник машины ружье и поехал в холмы — якобы для того, чтобы пострелять перепелов. Он каждую осень по нескольку раз выезжал на перепелиную охоту, но сейчас его интересовали не перепела, а возможность потереться среди обитателей холмогорья. На вопрос, кто они такие, они ответили бы: фермеры. Но лишь единицы из них действительно занимались сельским хозяйством. Их участки в большинстве своем располагались на крутых склонах и лишь местами — в лощине у ручья или на уступе склона — были достаточно горизонтальными, чтобы плуг мог испахать землю. Они сажали кукурузу для откорма тощих свиней, в основном рыскавших по лесам в поисках желудей, выращивали картофель и возделывали небольшие огороды. Иногда они выращивали и другие зерновые, но в основном обходились кукурузой, картофелем и зеленью с огорода. Женщины консервировали уйму овощей, поскольку электричества, чтобы их заморозить, не было, а даже если бы и было, не многие из здешних могли наскрести денег на холодильник. На грядках росла клубника для еды и заготовки впрок, в лесу в изобилии родились ежевика и малина. К исходу осени погреба обитателей холмов заполнялись консервированными овощами и ягодами, картофелем и зимними яблоками, снятыми с чахлых деревьев в их куцых садиках. Ведя машину, Бентон уже в который раз задумался, как эти люди год за годом умудряются выживать. Обычно у каждой семьи имелась корова или две, а также несколько свиней и замызганные куры. Свиней, как правило, резали на мясо, а не продавали на рынке, и на задних дворах многих ферм имелись коптильни, где приготовляли ветчину и копченую грудинку. Дичь вроде кроликов, белок, енотов и изредка оленей — обычно добытая с потрясающим пренебрежением ко всем законам об охоте — помогала разнообразить их рацион. Частой гостьей на столе была рыба из многочисленных ручьев, равно как хохлатые куропатки и перепела. Так или иначе, но они умудрялись питаться вполне сносно круглый год. Но с деньгами было туго. Обитатели холмов были почти совершенно отрезаны от остального мира, и у них не было иного выхода, кроме как самостоятельно выращивать и собирать большую часть своего пропитания. В бакалейной лавке они закупали немного: муку, сахар, кофе, соль… При таком образе жизни, сказал себе Бентон, не нужно много денег. Те крохи, что у них были, они добывали, подрабатывая там и сям. Кое-кто трудился на маленьких заводиках в долине, но таких было мало. Да и едва ли кому-то из них была по душе эта работа. Изредка кто-нибудь из жителей холмов продавал горожанам дрова. Однако, несмотря на все трудности, которые, возможно, таковыми не считались, это был относительно счастливый, надежный, независимый и гордый народ, полный достоинства и врожденного благородства. Бентон провел день очень приятно, заглянув в гости к нескольким знакомым семьям. Он чуточку поохотился и подстрелил в общей сложности трех перепелов. Зато наговорился всласть, сидя на ступенях просевших веранд в домах столь старых, что стены их даже замшели — в домах, стоявших здесь так давно, что их приняла даже окружающая природа, частью которой они казались — или пристроившись на краешке сколоченной из горбыля изгороди, которую поставили, наверное, лет сто назад, или стоя в прохладе дома после того, как осушил полный ковш ледяной пахты. Они разговаривали о многих вещах — он и эти плохо одетые люди в бережно залатанных штанах и с отросшими волосами. Не то чтобы длинные волосы были у них в моде — просто ни у кого в семье не доходили руки остричь их. Они беседовали о погоде, которая довлела над их умами и заслуживала обстоятельного обсуждения; о пуме, которую кто-то видел поблизости, хотя все специалисты по местной фауне в один голос утверждали, что в этих холмах уже почти сорок лет как нет ни одной пумы; о давно прошедших временах и преданиях, доставшихся в наследство от предков, которых теперь помнили лишь смутно. В ходе всех этих разговоров Бентон неизменно заводил речь о синдроме утомления, хотя сам термин не употреблял: расписывал, как пациенты без видимой причины набирали вес, с самого утра чувствовали себя разбитыми, безостановочно поглощали сладости. Он не знает, чем это вызвано, признавался он, и это его огорчает, и он хотел бы знать, не наблюдается ли подобное явление в здешней округе. Они глядели на него с плохо скрытым смехом в глазах и говорили: нет, разве что это то же самое, что у дедушки Уилсона, или у Гэбби Уайтсайд, или у кого-нибудь из еще дюжины человек. Они потчевали его историями о баснословных лентяях, которые, чтобы увильнуть от работы, за всю свою жизнь потратили куда больше сил, чем у них отняла бы сама работа. Но все их повествования отдавали сказкой, так что Бентон не принимал их за чистую монету. Он понимал, что большинство бездельников, фигурировавших в этих историях, не существуют и никогда не существовали в действительности. Домой он вернулся с убеждением, что на холмогорье нет никаких признаков эпидемии Эббота. Возможно, причина состоит в особенностях их организма, сказал он себе. Что-то в холмах, в образе жизни тамошних обитателей, в их питании, в отсутствии удобств, которые они не могут себе позволить, ставит своего рода запретный барьер. Хотя не исключено, что он ставит все с ног на голову, ищет то, что мешает развитию синдрома на холмогорье, тогда как надо искать то, что приводит к его распространению в городе. И все же, подумал Бентон, версия относительно особенностей организма может оказаться верной. Надо выяснить, чем горожане обладают и чем не обладают, что делают и чего не делают, и ответ может прийти сам собой. Однако, напомнил он себе, искомый неуловимый фактор должен быть отличительным признаком городской жизни. Вечером он отправился на работу, сославшись на обилие писанины, и принялся бороться с собой. Сидя за столом и ничего не делая, уставившись в озерцо света, которое расплескала по столешнице настольная лампа, он старался все обдумать. Он пытался забыть это глупое дело, но ничего не получилось. Возможно, ему не удалось забыть о нем потому, что дело было вовсе не глупое, потому, что он с самого начала знал об этом, где-то в сокровенной глубине души понимал, что опасность серьезнее, чем он позволяет себе верить — и так же хорошо понимал, что если он хочет быть честным со своими пациентами, то не должен даже пытаться игнорировать ее. «Впрочем, — спросил он себя, — как ради моего же собственного душевного спокойствия я могу делать что-либо иное, если не игнорировать ее? У меня нет подготовки…» Бентон не был исследователем. Слишком долго он был усердным провинциальным доктором, употребляя все свои силы и знания на упорное сражение с болезнями и смертью в этом крошечном уголке страны. У него нет для исследования ни инструментов, ни способностей, ни времени — ни, если уж на то пошло, горячей беспристрастности и твердой цели. Но, сколь бы скудны ни были его средства, его долг перед городом — хотя бы сделать попытку. Вот ведь в чем беда — это его долг перед городом! Всю свою жизнь он положил на то, чтобы всем тем, чем он был и чем надеялся стать, расплатиться за то доверие, с которым они смотрели на него. Они были в долгу перед ним и тем самым повергали его в еще больший долг перед ними. Они ходят к нему и говорят с ним, исцеленные от половины своих недугов — и что прикажешь делать с такой верой? Они считали, что ему известны все ответы, и он не мог сказать им, как мало он знает на самом деле. Их вера в его непогрешимость зачастую была последним оставшимся им прибежищем. Они верили, они доверяли ему и тем самым порождали в нем чувство вины, когда он вынужден был, в силу своего несовершенства, предавать эту веру и это доверие. Он порылся в ящике стола и вытащил свои заметки и данные доктора Смита. Внимательно просмотрел их в надежде, что более тщательное изучение может дать ему ключ. Но его не было. Может, это гормоны? Какое-нибудь гормональное нарушение? Однако, будь это так, должна существовать какая-то причина, которая вызвала это нарушение. Он уже не впервые думал о гормонах, поскольку нарушение выработки инсулина объяснило бы симптомы диабета; но вся беда в том, напомнил он себе, что это не диабет. Возможно, гликоген? Но здесь загвоздка была в том, что никто не знал наверняка, что именно делает гликоген, хотя существовали предположения, что он повышает уровень глюкозы в крови и тем самым подавляет аппетит. Гипоталамус? — продолжал перебирать он. Или стероидные гормоны? Нет, ни то ни другое невозможно. Расстройства личности? Вполне правдоподобно в том, что касается ожирения и раздражительности, но определенно не объясняет ни один из остальных симптомов. Да и в любом случае расстройства личности — тема скользкая, без опыта в психиатрии тут не справишься. Ферменты? Витамины? Микроэлементы? Он неверно подходит к проблеме, сказал себе Бентон. Не с той стороны. Чтобы разгадать этот синдром, нужно искать общий фактор, который может быть причиной, а затем пытаться определить, какое влияние этот фактор оказывает. Впрочем, если все же применять такой подход, ферменты могут оказаться наиболее перспективным вариантом из всех. Ферменты по сути своей катализаторы, ускоряющие биохимические реакции в организме. Нет, биохимические реакции могут возникать и без каталитического действия ферментов, но будут при этом столь медленными, что организм просто не сможет функционировать. Он сидел неподвижно и рылся в памяти в поисках всего, что знал о ферментах. Для него стало неожиданностью, что он, на протяжении стольких лет не вспоминавший о ферментах, так много помнил о них. Причина крылась в том, что, вместо того чтобы думать непосредственно о ферментах, он вдруг поймал себя на том, что вспоминает профессора Уолтера Кокса, старину Железного Кокса, чудака, против всякой логики любимого всеми студентами, который, читая лекцию, расхаживал туда-сюда, покачиваясь и втянув голову в тощие нахохленные плечи, и молотил по воздуху сжатым кулаком, чтобы придать значительности своим словам. Наверное, Кокс давно уже умер, подумал он, поскольку все это происходило больше тридцати лет назад, а профессор и тогда уже был далеко не молод. Тридцать — не тридцать, а все слова ясно всплыли в его памяти. «Ферменты, — рассказывал Кокс, яростно колошматя воздух, — состоят из апоферментов и коферментов, между которыми существует слабая связь. Обычно кофермент — это витамин и еще одна органическая молекула, связанные друг с другом. А сейчас, господа, я попрошу вас сосредоточиться на одном коферменте, так называемом коферменте А, который непосредственно участвует в двух биохимических циклах: жирнокислотном цикле и цикле лимонной кислоты…» Бентон сгорбился в своем кресле, потрясенный тем, что обнаружилось в глубинах его памяти, что он смог выудить из прошлого, отделенного от этого дня более чем тридцатью годами, мгновение, восстановленное до мельчайших подробностей — воспоминание не только о человеке, но и о словах, которые он говорил, о косых лучах солнца, пробивающихся сквозь закрытые жалюзи, о запахе меловой пыли в воздухе, что он слышал эти слова, быть может, более отчетливо, чем тогда. Может быть, это знак? Может, его подсознание проникло в память и выхватило из ее мрака этот бессвязный обрывок, чтобы сказать ему то, что не в силах был сказать рассудок? Зазвонил телефон, и лишь на третьем звонке Бентон понял, откуда исходит звук. Словно во сне он снял трубку. — Слушаю, — сказал он. — Доктор Бентон. — С тобой ничего не случилось? — спросила Харриет. — Нет, а что со мной могло случиться? — Ты знаешь, сколько сейчас времени? — Нет. Я не смотрел на часы. — Уже два, — сказала Харриет. — Я начала беспокоиться. — Прости, милая, — отозвался он. — Я уже иду. 5 Поздней осенью у него в приемной появился Эзра Пайк — не потому, что заболел, просто он заколол одну из своих свиней и привез Бентону целый мешок домашней колбасы. Миссис Пайк славилась на всю долину как великая мастерица ее делать. Каждую осень, как наступало время забивать скотину, Пайк появлялся с мешком домашней колбасы для старого дока. Таков был один из своеобразных местных обычаев, с которыми Бентон в конце концов свыкся, хотя и не сразу. На протяжении всего года к нему тянулись люди с разнообразными гостинцами: кто с мешком орехов, кто с корзиной томатов, кто с ведерком какой-нибудь необыкновенной картошки, кто с медовыми сотами, только что вынутыми из улья — добровольными подношениями, которые Бентон в конце концов научился с благодарностью принимать. Хотя в приемной сидели пациенты, Бентон провел Пайка в свой кабинет, чтобы перекинуться с ним парой слов. Под конец разговора он задал вопрос, который давно его мучил. — Вам известно что-нибудь о семье Барров? — Это те, что купили ферму Эбнера Янга? — Они самые, — подтвердил Бентон. — Да немного, — пожал плечами Пайк. — По-моему, они приехали из Огайо. Фермерствовали там. Уж и не знаю, почему они сюда перебрались. Я неплохо знаком с Барром и даже разговаривал с ним, но он ничего не рассказывал мне, а я и не спрашивал. Может, потому, что Эбнерова ферма досталась им за сущие гроши. Когда Эбнер умер, ферма отошла каким-то его дальним родственникам из Калифорнии — племянникам, как я понимаю. Они не захотели с ней возиться. Даже на похороны не приехали и на оглашение завещания. Велели адвокату Эбнера сбыть ее с рук поскорее, вот он и предложил ее за бесценок. — Вот оно как. Я Эбнера толком и не знал. Он был у меня пару раз. Вздорный старик. Один раз у него нога загноилась. Наступил на гвоздь, помнится. В другой раз он едва не схватил воспаление легких. Я пытался убедить его лечь в больницу, так он меня и слушать не захотел. Закончилось все тем, что я дал ему какие-то лекарства, он отправился домой и сам выкарабкался. После этого я его не видел, да и почти ничего не слышал о нем, а потом мне сказали, что он умер. Кто-то из соседей его нашел, верно? Небось, заболел и решил, что не желает больше иметь со мной дела. Испугался, что я отправлю его в больницу. Возможно, ему уже не помог бы ни я, ни больница. Он был из тех, кто отбивается от врачей руками и ногами. Пайк хмыкнул, вспомнив бывшего соседа. — Я знаю, люди считали его скверным человеком, да в некотором роде так оно и было. Он всех гостей дробовиком привечал. Фазанов на его землях было несчитано, так он хоть бы кого пустил поохотиться. Даже сам не стрелял. С соседями никогда и двух слов не скажет. Держался особняком. Зол был на все человечество. Зато зверье любил. Зеленая изгородь у него, бывало, превращалась в настоящие заросли, чтобы кроликам, суркам и птицам было где жить. Да и зимой он птиц всегда подкармливал. Если воробьи или сойки прилетали к нему поесть, он никогда не прогонял их и не злился, как многие. Говорил, они тоже хотят есть. — Судя по всему, вы неплохо его знали, Эзра. — Ну, — сказал Эзра, — у нас тоже случались разногласия. С ним было нелегко ужиться. Характерец у него был тот еще. Да и заскоки иногда случались. Он прямо помешан был на всем натуральном. Ни фунта химических удобрений в свою землю не клал, пестициды применять отказывался. Твердил, что это яд. Он еще задолго до того, как та дамочка написала свою книжку о «безмолвной весне»[1 - «Безмолвная весна» — книга, написанная в 1962 году биологом и общественной деятельницей Рэйчел Карсон. В этой книге она подняла вопрос о непоправимом вреде, который наносит окружающей среде широкое использование пестицидов и гербицидов, в частности ДДТ. Книга вызвала широкие отклики, было создано несколько официальных комиссий и в результате введен запрет на применение ДДТ.], говорил, что это яд. Бентон встрепенулся. — Вы хотите сказать, что он никогда не пользовался пестицидами? Обходился вообще без ДДТ? — Об этом я и толкую, — подтвердил Пайк. — Но, что самое странное, урожаи он выращивал не хуже любого из нас. Правда, с возрастом он сажал все меньше и меньше. Большая часть его земли пустовала. Но урожаи у него неизменно были хорошие. Эбнер был первоклассным фермером. Пайк не торопился уходить, и они заговорили о чем-то другом, но Бентон едва слушал старика. Его мысли вертелись вокруг того, что Эбнер Янг, по словам Пайка, никогда не использовал пестициды. ДДТ! — подумал Бентон. Боже милостивый, неужто дело в ДДТ? Итак, вот семья Барров, фермеров из Огайо, где они, скорее всего, применяли ДДТ, а потом перебрались на ферму, где никогда не было ни крупицы химикатов. И из всех фермеров долины только они одни страдают синдромом утомления. Возможно ли, что они привыкли к ДДТ или каким-то другим пестицидам и заболели от их отсутствия? Другие фермеры не заболели, размышлял он, потому что в их земле до сих пор сохранялись остатки ДДТ, и они, копаясь в земле, получали достаточное его количество, чтобы пока не ощущать никаких пагубных последствий от его недостатка. А обитатели холмогорья? Тут все достаточно просто, сказал он себе. Они никогда не подвергались воздействию ДДТ, поэтому у них и не развилась потребность в нем. А воздействию химиката они не подвергались потому, что были слишком бедны, чтобы покупать его. Они питались лишь тем, что давала их земля, никогда не ели изготовленные промышленным способом консервы и не покупали продукты, которые могли вырасти на обработанной ДДТ земле. На следующий день, в субботу, окончив прием, Бентон снова просмотрел свои записи и обнаружил то, что и ожидал: за двумя исключениями, горожане, у которых были свои садики и которые сами занимались ими, никогда не жаловались на симптомы синдрома утомления. Он позвонил Хелен Андерсон. — Это ваш добрый семейный доктор с глупым вопросом. Пожалуйста, не смейся надо мной, это может быть очень важно. — Давай, спрашивай. Ты же знаешь, что я не стану над тобой смеяться. — Тогда ладно. Когда ДДТ еще можно было купить, до того, как его запретили, ты обрабатывала им свой садик? — Ну да, — сказала она. — Думаю, почти все садоводы его применяли. Я пользовалась им долгие годы и должна признаться, что мне его очень не хватает. Это новое средство жукам определенно по вкусу. Они его проглотят и сидят ждут добавки. И хоть бы хны. Херб вечно ворчал на меня из-за ДДТ. Говорил, что не желает есть всякую химию. — А Херб? Херб ведь никогда не работает в саду, да? — Док, тебе же отлично известно, что нет. Он только смеется над моей тягой к садоводству. Ты ведь сам слышал. — Но он ест то, что ты выращиваешь? — спросил Бентон. — Ты шутишь? Разумеется, ест. — Превосходно! — удовлетворенно воскликнул он. — Спасибо, что не подняла меня на смех. — Док, что происходит? Это имеет какое-то отношение к Хербу? К его самочувствию? — Возможно. Я пока не знаю. И, может быть, никогда не узнаю. Я просто пытаюсь хоть что-то нащупать. — Ладно, — сказала она. — Не буду тебя пытать. Когда что-нибудь узнаешь, расскажешь мне? — Можешь на это рассчитывать. Он сделал еще несколько звонков людям, у которых был сад, и тем, у кого его не было. Двое, отмеченные как исключения, заявили, что никогда не применяли ДДТ, поскольку не хотели с ним связываться. Слишком хлопотно, объяснили они, хотя, конечно, без ДДТ дела в их садиках шли не так уж хорошо, и летом приходилось покупать зелень у кого-нибудь из соседей. Как и большинство людей, они потребляли довольно много консервов. Все без исключения интересовались, зачем доктору понадобилось это знать, и кое-кто даже поднял его на смех; но это ничего, подумал он, это пустяки. Все знали, что у доброго старого дока бывают заскоки, как, например, в тот раз, когда он поднял такую бучу вокруг старой городской артезианской скважины, что власти были вынуждены пробурить новую, или когда он, в бытность свою городским санитарным врачом, строго следил за тем, чтобы все мусорные бачки были закрыты крышками. Все сходились во мнении, что старый док отстал от жизни, но его здесь любили и мирились с мелкими странностями. Сделав последний звонок, он повесил трубку и уставился в блокнот с пометками. Возможно, все дело именно в этом: в ферментах и ДДТ. Могло ли случиться так, что кофермент, образовав связь с молекулой ДДТ, превратился в суперкатализатор? А теперь, когда ДДТ нет, реакция суперкатализа стала невозможной? Не исключено, сказал он себе, что именно это и служит причиной синдрома утомления. Возьмем кофермент А, тот, что так тесно связан с двумя биохимическими циклами, к примеру с циклом жирных кислот, который отвечает за окисление липидов. В отсутствие суперкатализатора, в зависимость от которого люди впали, все меньше липидов будет окисляться и все больше — накапливаться в виде жира. Отсюда участившиеся случаи ожирения. В ситуации, когда липиды почти не расщепляются, организму приходится извлекать энергию практически из одних лишь углеводов. Поэтому людям так часто хочется перекусить. Углеводы преобразуются в энергию посредством цикла лимонной кислоты и процесса гликолиза. В цикле лимонной кислоты также задействован кофермент А, тогда как в процессе гликолиза он не участвует. Если два эти процесса станут неустойчивыми, возникнет так называемый эффект маятника: когда один процесс ослабнет, возобладает другой, и наоборот, который может иметь очень далеко идущие последствия. Уровень сахара в крови начнет скакать: будет то необъяснимо взлетать, то падать ниже всех допустимых границ. При замедленном цикле лимонной кислоты будет возрастать выработка молочной кислоты, поскольку один из результатов этого цикла — расщепление молочной кислоты. Одним из последствий повышения уровня молочной кислоты будет боль в мышцах. А вдобавок к колебаниям уровня сахара в крови будет скакать еще и выработка инсулина. В результате мозг будет периодически страдать от недостатка глюкозы в крови. Симптомы могут варьировать от обмороков, судорог и шока до потери ориентации, раздражительности и тумана перед глазами. Все сходится! Пожалуй, даже слишком безупречно. Бентона охватил приступ паники и недоверия. Он взялся за эту работу не с того конца. Все его выводы — теоретические умозаключения. Необходимо провести всесторонние лабораторные исследования. Но у него не хватит квалификации для лабораторных экспериментов требуемого уровня. Он руководствовался одним лишь наитием, не имея никаких настоящих доказательств. Его выводы ненаучны и неприемлемы с медицинской точки зрения. Но принцип, и достаточно логически увязанный, он сформулировал. Вывод кажется логичным, сказал себе Бентон, не только с точки зрения физиологии, но и в других отношениях. Он вполне укладывается в теорию эволюции. Под давлением современной жизни человек расходует больше энергии, чем когда-либо в прошлом. Не исключено, что он перешел пределы биохимических возможностей организма. В подобных обстоятельствах организм, как эволюционирующая живая система, воспользуется любой возможностью, которая позволит ей функционировать более эффективно. Если ДДТ оказался тем самым элементом, способным помочь человеческому организму лучше справляться со своей работой, если ДДТ мог превратить ферменты или даже хотя бы один фермент в суперкатализатор, действующий эффективнее, организм без колебаний должен был ухватиться за ДДТ. Но теперь, когда ДДТ запретили, человеческий организм вынужден вернуться к прошлому. У тех людей, которым ДДТ был изначально недоступен, организм функционировал по-прежнему — возможно, не столь эффективно, зато без потрясений — в отличие от тех, кто сначала перестроился на новый способ деятельности, а потом очутился в изменившихся условиях. Бентон понимал, что нужен еще чей-то взгляд на ситуацию. Но для этого понадобятся люди и деньги. Возможно, пришло время связаться с Эбботом, не дожидаясь, когда тот объявится сам. И тут Бентон осознал, что понятия не имеет, как с ним связаться. Писатель не оставил ему ни своего адреса, ни номера телефона — возможно, потому, что собирался разъезжать по стране и временно не имел определенного плацдарма. Проще всего, решил Бентон, будет позвонить издателю Эббота. Кто-нибудь в издательстве непременно должен знать, как разыскать его. Но была суббота, и ни одно издательство, конечно, не работало. Придется сделать это с утра пораньше в понедельник, сказал он себе, признавая, что мучительное нетерпение вызвано желанием переложить проблему синдрома утомления на чьи-нибудь другие плечи. Он продумал все, что мог, и сделал все, что было в его силах; теперь настал черед кого-нибудь другого взяться за дело. Возможно, исследование покажет, что его выводы неверны. Однако, верны они или нет, а попытку выяснить истину предпринять необходимо. В понедельник с утра пораньше Бентон позвонил. — Я надеялся, — представившись, объяснил он, — что кто-нибудь из ваших сотрудников сможет подсказать мне, как связаться с Робертом Эбботом. Несколько месяцев назад он приезжал ко мне, и сейчас мне очень нужно поговорить с ним. Женщина на том конце провода на мгновение заколебалась; когда она заговорила, голос у нее едва заметно дрожал. — Минуточку, — сказала она. Трубку взял мужчина. — Вы спрашивали Эббота? — Да. Мне необходимо связаться с ним по важному вопросу. — Доктор, — поинтересовались в трубке, — вы когда-нибудь читаете газеты? — Обычно я слишком занят, — ответил Бентон. — Я просто проглядываю заголовки. А иногда и того не делаю. — Выходит, вам не известно, что Эббот погиб? — Погиб?! — Да, пару недель назад. В автомобильной аварии где-то в Колорадо. Бентон молчал. — Мы все были потрясены, — продолжал мужчина в Нью-Йорке. — Вы сказали, что были с ним знакомы? — Я его практически не знал. Он был у меня несколько месяцев назад. Мы поговорили — час или чуть больше. Полагаю, вам известно, над чем он работал. — Нет, нам об этом не известно. Мы часто ломали себе голову. Знали только, что Эббот на что-то напал, но он держал рот на замке. Возможно, вам известно больше нашего. — Вряд ли, — сказал Бентон. — Большое спасибо. Простите за беспокойство. — Пустяки. Спасибо, что позвонили. Мне жаль, что пришлось сообщить вам такую печальную новость. Бентон повесил трубку и невидящим взглядом безучастно уставился в стену кабинета. И что мне теперь делать? — спросил он себя. Что, черт побери, мне теперь делать? 6 Первые заморозки ударили накануне ночью, и на следующий день, когда Лем Джексон появился в приемной, воздух обжигал морозцем. Джексон был с холмов — высокий долговязый мужчина лет сорока на вид. Бентон знал его, но не припоминал, чтобы тот когда-либо к нему обращался. Джексон уселся на стул напротив стола и бросил видавшую виды бесформенную шляпу на ковер. — Наверное, док, — начал он, — зря я пришел и отнимаю ваше время. Но я чувствую себя совершенно измочаленным. Ни на что больше не гожусь. Меня как подменили. Я все время чувствую себя усталым, и мышцы вечно болят. То и дело на всех рявкаю, как будто с цепи сорвался, просто стыд, как я с женой и ребятишками обращаюсь. — А с аппетитом как? — спросил Бентон. — Едите хорошо? — Да почти без перерыва. Никак не могу насытиться. Постоянно голодный. Ну вот, подумал Бентон, все его тщательно продуманные выводы, вся старательно выстроенная теория синдрома утомления пошли прахом. Джексон жил на холмах, а по теории Бентона обитатели холмогорья должны быть к нему невосприимчивы. — Что стряслось, док? — спросил Джексон. — Я что-нибудь не так сказал или сделал? Бентон мысленно одернул себя. — Нет-нет. Я просто задумался. Чем вы занимаетесь, Лем? — По правде говоря, — сказал Джексон, — особо ничем. Так, в земле копаюсь помаленьку. Подрабатываю чуток, где придется. Да я едва ноги таскаю, куда уж там работать в полную силу. Пожалуй, правду сказать, практически ничего и не делаю. Лем помолчал и продолжил: — Не так давно у меня была неплохая работа в Западной Виргинии, но меня оттуда попросили. Если бы я там остался, катался бы как сыр в масле. Неполный день, работенка непыльная, да и платили неплохо. Так нет, взяли и турнули. Чем-то я мастеру не приглянулся. Говорю вам, док, нет на свете справедливости. Я работал ничем не хуже других. — А что за работа? — спросил Бентон, не особенно интересуясь, что это была за работа, просто ради поддержания разговора. — Ну, думаю, даже если бы меня и не выставили, все равно это долго бы не протянулось. Они закрылись почти сразу же, как я ушел. Это был небольшой химический заводик. Там ДДТ делали, а я слыхал, его теперь запретили. Бентон даже обмяк от нахлынувшего на него облегчения. Его теория все-таки оправдалась! Лем Джексон был исключением из установленного им правила, которое лишь подтверждало это правило. Но, окрыленный доказательством правоты своих выводов, он в ту же секунду упрекнул себя за такую реакцию. Радоваться надо было, когда он решил, что симптомы Джексона камня на камне не оставляют от его измышлений, потому что, если уж на то пошло, эта история с человеческим организмом и ДДТ — изрядная мерзость. Но он эгоистически привязался к своей теории. После всех усилий и размышлений, которые он вложил в нее, никто, даже самый гуманный человек на свете, не захотел бы оказаться неправым. — Лем, — заговорил он, — как ни жаль, но я ничем не могу вам помочь. Пока. Вы не одиноки. Возможно, таких, как вы, очень много. Это заболевание заметили совсем недавно и сейчас исследуют. Возможно, лекарство со временем будет найдено. Мне жаль, что я вынужден говорить это, но, мне кажется, вы из тех, кто предпочитает знать правду. — Вы хотите сказать, — спросил Джексон, — что я умру? — Нет, не это. Я хочу сказать, что никак не могу повлиять на ваше самочувствие. Возможно, ухудшения не будет. Уверен, что настанет время, когда появится какое-нибудь средство или лекарство. И все, что для этого понадобится, с горечью добавил он про себя, это таблетка или капсула с необходимой дозой ДДТ вкупе со вспомогательными веществами. Джексон подобрал с пола свою потрепанную шляпу и медленно поднялся. — Док, у нас на холмогорье все говорят, что вы толковый доктор. «Он не станет кормить тебя баснями, — так мне сказали. — К такому доктору идти не страшно». Вы считаете, что я, возможно, не буду чувствовать себя хуже? — Возможно, — подтвердил Бентон. — И может быть, когда-нибудь изобретут лекарство, которое сможет мне помочь? — Я надеюсь на это. Провожая Джексона взглядом, Бентон раскаивался в своих словах. К чему эта жестокая откровенность? К чему давать людям надежду? «Сейчас это заболевание исследуют», — сказал он, но это была неправда. Или правда? Есть один человек, который его исследует, и этому самому человеку, решительно сказал он себе, лучше взяться за дело. В тот же вечер он составил подробное письмо, в мельчайших подробностях изложив в нем свои подозрения и выводы. Затем, когда ему удалось выкроить время, уже после того, как прием был окончен, он в нескольких экземплярах отпечатал текст на машинке. Разослав письма, он стал ждать. Первый ответ — две недели спустя — пришел из «Журнала Американской медицинской ассоциации». Его письмо, сообщалось там, не может быть опубликовано, поскольку указанные в нем сведения не подтверждены данными исследований. Отказ был мягким, но окончательным. Ему даже не предложили провести дальнейшие исследования, что, впрочем, было вполне справедливо, поскольку первичные исследования проведены не были. От официальной любезности второго ответа, из Национального института здоровья, веяло арктическим холодом. Третий, из Ассоциации биохимических исследований, оказался откровенно грубым. В субботу днем, когда последний пациент ушел, Бентон сел за стол и разложил перед собой все три письма. Нечего было и надеяться, что хотя бы один из адресатов всерьез отнесется к его письму. В конце концов, кто он такой? Безвестный семейный врач из захолустного городка, выдвигающий теорию, не подкрепленную никакими исследованиями, основанную на одних лишь наблюдениях и умозаключениях. Такой реакции на его письма и следовало ожидать. И все же у него не возникло и тени сомнения в правильности своего поступка. Пусть это и был жест, но его следовало сделать. И как теперь быть? Прорабатывать медицинскую ассоциацию, начиная с округа и заканчивая штатом? Он знал, что все без толку. Смит наверняка поддержал бы его; другие же просто поднимут его на смех. Но даже если и нет, пройдут годы, прежде чем будут предприняты какие-то действия. Возможно, стоит обратиться к какую-нибудь химическую компанию. Производство капсул с ДДТ будет приносить миллионную прибыль, как только то, что сейчас известно ему одному, станет достоянием гласности. Но химическая компания, предвидя мороку с получением разрешения от Управления по контролю за продуктами и лекарственными средствами, может отказаться. Прежде чем какая-либо химическая компания сможет хотя бы приступить к разработкам, нужна уйма кропотливых лабораторных исследований, чтобы получить подкрепляющие доказательства, которые можно будет представить Управлению по контролю. Он понимал, что в такую «завиральную» идею ни одна химическая фирма не станет вкладывать средства. Он потерпел поражение, причем еще до того, как начал борьбу. Если бы Эббот не погиб, у них могли бы быть равные шансы. Эббот написал бы о синдроме и нашел бы издателя, потому что из-под его пера вышла бы именно такая книга, о которых издатели мечтают: сенсационная, спорная, привлекающая внимание. Публикация книги произвела бы достаточный фурор, чтобы кто-нибудь заинтересовался выдвинутой в ней теорией — хотя бы и только ради того, чтобы доказать неправоту Эббота. Но думать об этом бессмысленно. Эббот не напишет эту книгу. Никто ее не напишет. До конца своих дней Бентон будет жить с грузом знания о том, что сумел докопаться до истины, но мир отказался ее принять. Мир! К черту мир! Мир — не его забота. Его забота — горожане: Лем и Тед, Берт и Херб, и все остальные. Пусть ему и не под силу помочь миру, но, быть может, он сумеет помочь своим пациентам! 7 Лем Джексон жил где-то у гряды Кунскин-ридж, и Бентону пришлось пару раз останавливаться, чтобы спросить дорогу. Но в конце концов он нашел ферму с ее наклонным участком и маленьким покосившимся домиком, который как будто съежился от ветра, гулявшего над холмами. Он постучал, и Джексон впустил его в дом. — Проходите, садитесь у огонька. День сегодня холодный, а у огня хорошо. Мэри, не нальешь доку чашечку кофе? Что привело вас сюда, док? — Одно небольшое дельце, — сказал Бентон. — Я подумал, может быть, вы не откажетесь сделать для меня кое-какую работу. — Если смогу, — ответил Джексон. — Если сил хватит. Помните, я рассказывал вам, что совсем никуда не гожусь. — У вашего дома стоит грузовик. Мне нужно кое-что привезти. Миссис Джексон принесла кофе. Это была маленькая худая женщина со спутанными волосами, спадающими на лицо, и в замызганном платье. Из дальнего угла комнаты тихо-тихо, как мышки, настороженно выглядывали дети. — Спасибо, миссис Джексон, — сказал Бентон. — Приятно выпить кофе после долгой поездки. — У меня в бутылке осталось немного бренди. Может, плеснете себе в кофе? — предложил Джексон. — Это было бы превосходно, если там хватит на двоих. Я никогда не пью в одиночку. — Хватит, хватит, — заверил его Джексон. — Лем сказал, вы обещали сообщить, если появится лекарство, которое ему поможет, — подала голос миссис Джексон. — Надеюсь, вы приехали по этому поводу? — Ну, я не до конца уверен, — сказал Бентон, — но именно это у меня и было на уме. Джексон вернулся с бутылкой и еще одной чашкой кофе. Он щедрой рукой плеснул бренди в обе чашки и поставил бутылку на пол. — Так что вы там говорили насчет того, чтобы что-то перевезти? — спросил он. — Когда вы приходили ко мне на прием, то сказали, что работали на заводе в Западной Виргинии, где делали ДДТ. — Верно, — ответил Джексон. — Они выкинули меня на улицу, а немного погодя завод закрыли. — Теперь он заброшен? — Надо думать. Это был совсем маленький заводик. Там производили только ДДТ. Какой смысл ему работать? — Вы не согласитесь съездить туда и попытаться пробраться на территорию? — спросил Бентон. — Думаю, не так уж это сложно. Может быть, его огородили, но вряд ли там есть сторожа. Там просто нечего сторожить. Скорее всего, он стоит пустой. Я мог бы перебраться через ограду. Док, к чему вы клоните? — Мне нужен ДДТ. Джексон покачал головой. — Вряд ли там что-то есть. Скорее всего, остатки уничтожили. — Заполучить ДДТ было бы неплохо, — сказал Бентон, — но меня устроила бы и земля, смешанная с ДДТ. Есть там такая земля? — А то! Я знаю с десяток мест, где ее можно найти. Вам земля нужна? Я могу пригнать целый грузовик. У меня даже есть приятель, который мне поможет: должок за ним. Одного грузовика хватит? — Более чем, — кивнул Бентон. — Значит, вы согласны? Это может быть опасно. — Не думаю, — отозвался Джексон. — Завод стоит на отшибе. Вокруг никого нет. Если правильно выбрать время, меня не увидят. Но зачем вам эта земля, док? Эта дрянь ужасно ядовитая. — Она может быть тем самым лекарством, о котором я вам говорил. Лекарством, которого у нас нет. — Не морочьте мне голову. — Я совершенно серьезен. — Черт побери, ну и чудеса! — воскликнул Джексон. — Так вы возьметесь за это дело? — Начну на рассвете. 8 Под вечер в понедельник сестра Эми просунула голову в дверь его кабинета. — К вам Лем Джексон. Он привез полный грузовик земли. — Отлично. Пожалуйста, проводите его ко мне. Джексон появился на пороге, ухмыляясь во весь рот. — Я привез землю, — сказал он, — и еще кое что получше. Я нашел целых три мешка ДДТ — их спрятали в сарае и потом забыли. Куда свалить землю, док? — Мешки с ДДТ положим в подвале, — решил Бентон. — А землю сгрузите на моей стоянке, в северо-западном углу. И я хотел вас попросить… Вы не согласитесь сделать для меня еще кое-что? — Все, что угодно, — ответил Джексон. — Только скажите, док. — Можете вы завтра утром вернуться сюда и сделать вокруг этой земли плотную дощатую изгородь, чтобы никто до нее не добрался. А потом нужно сколотить в подвале большой ящик, вроде песочницы, в каких дети играют. Джексон почесал голову. — Да уж… Ну у вас и желания! Может, когда-нибудь вы расскажете мне, зачем все это нужно. — Я расскажу вам все прямо сейчас. Там будет Песочница старого дока — вот и вся идея. После того как вы сколотите ящик, мы насыплем в него земли, которую вы привезли, и добавим туда еще немножко ДДТ. А потом вы сядете рядом с этой песочницей и будете играть в земле, как ребятишки в песке: строить земляные замки, делать земляные дороги, рыть земляные колодцы — ну, все в таком роде. Вам нужен ДДТ. Не просите меня ничего объяснить. Просто сделайте, как я сказал. Джексон криво усмехнулся. — Я буду чувствовать себя последним дураком, — заявил он. — Послушайте, — сказал Бентон, — если бы я знал безопасную дозу, я положил бы ДДТ в капсулы, чтобы вы могли принимать их. Но я не знаю наверняка, а если ошибусь, могу вас убить. Зато я знаю, что люди вроде Хелен Андерсон, которая копается в земле, где еще остался ДДТ, абсолютно здоровы, в то время как муж Хелен, Херб, который в саду палец о палец не ударит, чувствует себя точно так же, как и вы: еле ноги волочит, ни на что не годится, постоянно устает. — Ладно, — неохотно выдавил Джексон. — Только если я смогу делать то, что вы сказали, в одиночку. Если никто меня не увидит… — Даю вам слово. Я не скажу ни единой живой душе. Глядя в спину удаляющемуся Джексону, Бентон мучительно размышлял, как уговорить Херба, Теда, Берта и всех остальных… Это будет нелегко, но он справится. И засадит их всех здесь, в подвале, играть в песочнице, как стайку ребятишек. Ведь он же их старый добрый док, и они доверяют ему. notes Примечания 1 «Безмолвная весна» — книга, написанная в 1962 году биологом и общественной деятельницей Рэйчел Карсон. В этой книге она подняла вопрос о непоправимом вреде, который наносит окружающей среде широкое использование пестицидов и гербицидов, в частности ДДТ. Книга вызвала широкие отклики, было создано несколько официальных комиссий и в результате введен запрет на применение ДДТ.